пятница, 20 октября 2006 г.

Чему нас может научить Кен Лоуч

Чему нас может научить Кен Лоуч

Лоуч — это постановщик картины «Ветер, который качает вереск», победившей на последнем Каннском кинофестивале и вышедшей в российский прокат. Разбираться с этой авторитетной картиной интересно, польза от разбирательства велика.





Время: 20−е годы XX столетия. Место: все еще влиятельная Британская империя. Ирландцы отчаянно борются с англичанами, не желая терпеть надругательств с дискриминацией, не желая подчиняться королеве. Воспоследовавший мирный договор лишь усугубляет ситуацию, провоцирует эскалацию насилия, ведь в рядах бойцов Ирландской республиканской армии не наблюдается единства. Те, кто не принимает договора, вступают в схватку с теми, кто принимает. Начинается гражданская война, и, что называется, брат идет на брата. Здесь это сделано буквально: два единокровных брата в противоборствующих лагерях, один арестовывает другого и подстрекает к предательству. Однако этот самый другой гордо не соглашается, тогда первый приговаривает его к смерти и со слезами на глазах командует расстрелом.

Мне попались на глаза отечественные рецензии, где вот эта навязчивая концептуальность осуждается. Осуждать непродуктивно, ибо концептуализм сознательный. Почему в России все время подозревают каннских победителей в маразме?! К Лоучу у нас всю жизнь относятся снисходительно, засмеивают, называют соцреалистом. У нас поднаторели в навешивании ярлыков.

Вот что сделано в картине. Вот что я увидел собственными глазами.

Картина демонстративно бедная. Лоуч подразумевает определенный контекст, Лоуч понятен только в актуальном контексте, и контекст этот — технологически и финансово обеспеченное западное кино на историческую тему, включая байопики. Тон задает Голливуд, но европейцы тоже стараются не отставать. Кроме прочего вспоминается «XX век» Бертоллучи, далее везде.

История там воссоздается по крупицам, со множеством мелких достоверных деталей, но и с непременным размахом. Это делается для того, чтобы Историю приватизировать. Фактура должна быть разнообразной, действующих лиц должно быть как можно больше, деньги должны виднеться, должны сигнализировать о социальном могуществе, о праве на высказывание, на интерпретацию.

Приветствуется проработанный фон, приветствуются высокотехнологичные штучки, удостоверяющие факт полного овладения материалом и, следовательно, эпохой. Приветствуются костюмы, переодевания, разнообразие интерьеров и населенных пунктов. Лоуч делает все наоборот.

Лоуч последовательно подавляет выразительность с псевдодостоверностью. Людей немного, люди в одинаковых одеждах, и режиссер переставляет их словно пешки. Ходят, ходят; стоят, стоят; говорят, говорят. Интерьеры неинтересные и повторяющиеся. Пейзажи чуть интереснее, но тоже повторяющиеся. Скоро прискучивают, становятся неинтересными и пейзажи. Я справился в словаре: то, что у нас поэтично поименовали вереском, в оригинале прозаично называется ячменем. Лоуч у нас и без того оплеван-засмеян, можно Лоуча хотя бы не романтизировать?!

Очень «тесное» изображение, ибо много длиннофокусной оптики. Никаких размашистых мазков, никаких широких изобразительных жестов, как то трэвелинг или кран. Режиссер упирается взглядом в маленький пятачок и разыгрывает в пределах этого пятачка вполне предсказуемую схему «борьба за независимость, гражданская война». Обживать пространство за пределами пресловутого пятачка — дорого, а значит, недемократично. Лоуч же культивирует демократически ориентированную речь. Он предлагает взгляд, который не обеспечен большими деньгами и который поэтому может принадлежать вам или мне, каждому из нас.

Сначала главный герой, младший из двоих братьев, расстреливает некоего предателя, трепетного, но струсившего юнца, и тогда мать этого юнца посылает убийцу куда подалее, просит, чтобы впредь он никогда не попадался ей на глаза. Но потом этого самого, младшенького, палача, расстреливает его родной брат, и теперь уже невеста погибшего обходится с убийцей ровно в той же самой привычно-очевидной манере. Конец фильма. Схематизм вопиющ: брат на брата, насилие порождает новое насилие, мы все про это знаем, однако дадим себе труд поверить и в то, что Лоуч имеет смысл, и в то, что Лоуч имеет право.

Это очень яростная работа, и это радикальный художественный жест, который решительно невозможен в сегодняшней России, жест, о котором можно только мечтать. Лоуч — записной социалист, и пафос его картины в том, что богатые, предельно выразительные поделки голливудского типа — подделка. Право толковать Историю элементарно перекупается, История, соответственно, фальсифицируется в классовых интересах. Трэвелинг, кран, равно как и материализованные в костюмах, в актерах-звездах, в постановочном шике-размахе червонцы или доллары, мистифицируют доверчивого обывателя. Мировая История переписывается на наших глазах и формируется на десятилетия вперед посредством убедительной высокотехнологичной фантазматики. Большие деньги провоцируют коллективные мифы, отчуждая воспринимающего субъекта от самого себя. Мысль настолько же неоригинальная, насколько непопулярная в постсоветской России.

Прочитал свежее интервью писателя и киносценариста Владимира Сорокина. Сорокин замечательно формулирует социокультурный заказ нашего теперешнего общества: «Кино должно завораживать», «Советское кино по определению некрасивое», «Впечатление, что у нас люди боятся увидеть действительность как чисто визуальный феномен». Сорокин влипает, Сорокин понимает кинематограф в дизайнерском смысле, сводя его сущность к «сильным и глубоким визуальным идеям». Для того чтобы прочувствовать архаизм подобной точки зрения, достаточно обратиться к практике того же Каннского фестиваля, который ведет в последние годы целенаправленную борьбу, если не сказать войну, с визуальной выразительностью, с дизайнерским подходом, с красотой по-американски. Три первых призера Канна-2005, победитель Канна-2006 — все это картины, демонстративно, жестко отрицающие поэтику «сильных визуальных идей». Лоуч добивается того, что попросту элиминирует зрение, у Лоуча ничего не видно. Кроме схем.

Что такое давно заказанная страной «действительность как чисто визуальный феномен»? Это, например, малиновые пиджаки 90−х. Это показуха и это понты постсоветской России. В конечном счете то, о чем мечтает Владимир Сорокин, есть овнешненный капитал. «Видишь, как я крут?! Видишь, кто я?! — кричат и новорусский прикид, и американский блокбастер на историческую тему. — Видишь, видишь, видишь???» Разница между новыми русскими и старыми американскими весьма существенная, разница аховая, но нас в данном случае интересует некоторое сходство. Нам важно понять, от чего отталкивается, от чего отбрыкивается, от чего отплевывается умница Лоуч.

Лоуч словно говорит: «Ничего не вижу, кроме ваших, кроме навязанных вами схем». Схемы сбиваются в густую неприятную пенку. Внимательный зритель аккуратно снимает эту пенку ложечкой, стряхивает в раковину. Под пенкою — здоровый продукт, сам факт независимого высказывания. Под пенкою — здоровая бедность. Лоуч выбрасывает чрезмерные деньги, избавляется от самой идеи чрезмерных гипнотизирующих денег. Соинтонирующий режиссеру зритель припоминает собственную бедность, экзистенциальную нищету. Приходишь в мир ни с чем. Уходишь из мира в одиночестве, в полную неизвестность, без гроша, но с опытом.

Схемы схемами, однако сюжет потихонечку, ненавязчиво актуализирует все ключевые пороговые ситуации, все базовые экзистенциальные схемы: предательство—верность, кровное родство—солидарность, смерть—память и т. д. Ничего этого толком не видно, все это лишь мерцает. Считывает ситуации и схемы тот, кто сам имеет склонность, имеет волю к демократически ориентированной речи, кто не ведется на «сильные визуальные идеи», то бишь на технологически обеспеченные понты. Считываешь, прилагаешь к себе. Отчетная картина сделана под девизом «Ближе к телу». Бой коллективному бессознательному, бой социальному воображаемому. Приди в сознание, не воображай, кончится биологической смертью, а как же.

Своего рода персонализм. Твой пятачок: коридорчик, застенок, лужайка перед домом, площадка в горах, железнодорожная платформа, кресло в кинотеатре, кабинет. Длиннофокусная оптика, серость, невыразительность, теснота. Однако значимость выбора от этого не уменьшается, не уменьшается. В тесноте. Без спецэффектов. Один на один с неизвестностью.

Так, на пятачке, в скудости, в нищете твой выбор становится фактом Мировой Истории.

Автор: Игорь Манцов.

Интересное...




Другие посты по этой теме:



Комментариев нет: